ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

— Сюда, скорее! – крикнул он нам, хотя лишний раз напрягать свои связки было совсем необязательно, ведь мы с курьером стояли не так далеко.

Эта эмоциональное появление не могло не привлечь собравшихся перед разбитым телевизором молодых людей. Они обернулись, и тут сразу же выяснилось, что мой добрый товарищ нисколько не врал, заявляя, будто у него полно знакомых художников здесь, в галерее – Стасика явно узнали. Только вот, как мне показалось, да и курьеру, наверное, тоже, Стасик все же сильно преувеличил насчет того, что художники остро нуждались в его моральной поддержке.

— Так, это снова он! – воскликнул один из молодых людей – короткостриженый, походивший чем-то на менеджера того злосчастного кафе, – и я бы не сказал, что в его возгласе слышалась радость или же облегчение. Даже не поздоровавшись со Стасиком, он быстрыми шагами направился к помещению за белыми дверьми, с тем чтобы прервать проходившую там лекцию и экстренно созвать всех в главный зал, тогда как оставшиеся трое ребят неуверенно подошли к моему бесценному другу, который продолжал знакомиться с экспонатами.

— Смотри, – прошептал я курьеру, – сейчас выбегут радостные художники. Представляю, как им не терпится услышать пожелания Стасика.

— Это так и задумано? – тем временем спрашивал Стасик у молодых людей, указывая на картину, состоявшую из одной только надписи: «Нет времени рисовать». «Я попрошу вас удалиться» – неожиданно прозвучало ему в ответ.

Сказавший это парень явно пока не привык выгонять посетителей с выставок; пытаясь звучать как можно более убедительнее, он невольно сделался похожим на чопорного официанта или швейцара, у которого вследствие выпитого тайком от начальства алкоголя немного заплетается язык. И надо было видеть реакцию Стасика на это очередное недоразумение, что так и преследовали его по жизни, будто злобные фурии: мой добрый товарищ вовсе не пришел в возмущение и даже спорить не стал, только обвел художников непонимающим взглядом, словно изображая скромного человека, которого вдруг увольняют после двадцати лет верной службы.

— Но как же так? Это какая-то ошибка… – жалобно произнес он.

Между тем художники получили подкрепление из других залов. В итоге их собралось больше дюжины – впрочем, они не выглядели очень уж агрессивными. Им было далеко до публики, обитающей в бильярдных, а только там мой добрый товарищ мог получить достойный отпор, так что Стасику пока ничего не грозило. Но курьер на всякий случай решил приготовляться к побегу. Паренек притворился, будто бы Стасика он совершенно не знает и до этой напряженной сцены ему никакого дела нет; он тихо прокрался к до боли знакомым скульптурам на деревянных полках, тем самым максимально приблизившись к выходу, и с крайне задумчивым видом погрузился в их созерцание. Я же занял свое место среди разгневанных женщин и мужчин.

Такой поворот событий заставил поверить в свои силы того парня, что напоминал чопорного официанта. Он, наконец, перешел к более активным действиям, а именно взял Стасика за локоть и, указывая ему на дверь (опять же, словно официант или швейцар), попытался выпроводить нежелательного гостя из галереи. Эх, если бы в нашем мире все было бы так же просто, как, по-видимому, представлялось тому молодому художнику; как бы всем тогда счастливо жилось. Конечно, ничего у парня не вышло: Стасик резко одернул руку и без труда высвободился из этой сугубо формальной хватки, при этом возмущенно сказав: «Что вы делаете, мой прадед – герой войны!» Парень еще раз попросил Стасика удалиться, но никакого действия на моего доброго друга это вновь не оказало. «Я еще не все посмотрел» – отмахнулся Стасик от назойливого художника.

— А что он такого сделал? За что вы его гоните? – спросила какая-та девушка в очках, очевидно, не знавшая Стасика. К ней присоединился и я, остроумно схитрив, в стиле мудрых калифов из восточных сказок:

— И правда, за что? Я его впервые вижу, но он кажется вполне порядочным.

— Что он такого сделал? Что он такого сделал? – раздраженно переспросил молодой человек, минутой ранее вызвавший «подкрепление». Не скупясь на сарказм, он пояснил нам в чем дело:

— Да ничего особенного, сущий пустяк, всего-то сорвал нашу прошлую выставку. Но разве это повод его выгонять? Гриша, зачем же ты так с нашим почетным гостем? Угостил бы его лучше чаем, предложил бы присесть – он же такой порядочный! Он тогда просто хотел помочь тем идиотам, что с самого утра мокли под снегом у порога галереи. Хотел помочь им из жалости. Весь день провели на морозе, а все из-за пары им неугодных картин. Ну кто бы над ними не сжалился? Они нам, кстати, совершенно не мешали: покрикивали себе что-то тихо под нос, да вяло трясли своими промокшими транспарантами, которые еле удерживали в замерших руках. Вот, он и пришел к ним на выручку. Ну подумаешь, принес с собой мегафон, подумаешь, целый час истошно орал в нашу сторону натуральные библейские проклятия. Всего-то бросался снежками. Всего-то разбил окно. А другим снежком попал мне в грудь, из-за чего у меня потом два дня было затрудненное дыхание. Но это же такие мелочи! Он ведь еще не все у нас посмотрел, как мы только могли ему помешать, извините, ради Христа!

Молодой человек зря так старался со своей язвительной речью – Стасик всегда очень туго распознавал как сарказм, так и любую иронию. Эту попытку задеть его чувства ждал провал не менее оглушительный, чем потуги Гриши вывести моего доброго друга прочь. Стасик внимательно слушал художника и периодически кивал головой, как бы подтверждая его слова, а когда тот закончил, почетный гость галереи серьезно изрек:

— Я очень рад, что все, наконец, прояснилось. Мне даже подумалось, будто вы меня с кем-то спутали. Надеюсь только, мой локоть будет в порядке, – Стасик положил ладонь на свой якобы пострадавший из-за Гриши локоть и осторожно подвигал рукой, – завтра у меня тренировка по теннису, и если я ее пропущу, то деньги мне никто не вернет. На моем моральном состоянии это нападение тоже наверняка отразится. Даже не знаю, смогу ли я теперь вообще уснуть, не посетив психотерапевта. Я, конечно, не жалуюсь. Просто на будущее: не спешите так агрессивно кидаться на людей, прежде чем во всем не разберетесь.

— Боже, Гриша, как же ты мог? Гриша, ты что, применял грубую силу? – еще больше входил в раж молодой человек, – Гриша, ты разве забыл – ты же самый сильный человек на планете? Взгляни на этого хрупкого господина, ты ведь мог запросто сломать ему руку, а заодно и карьеру спортсмена. Большая сила – большая ответственность, Гриша! Нельзя так просто касаться чужих локтей с твоей-то фантастической мощью! Слушайте, давайте мы вам оплатим лечение. Как бы операция не потребовалась. А то и ампутация!

— Не стоит, не стоит, – с истинным благородством отвечал почетный гость галереи, – у нас есть свой семейный врач. К слову, я почувствовал некоторое недоверие в ваших словах, на счет моей возможной травмы. Но любой профессиональный спортсмен подтвердит, что когда мышцы натренированного человека расслаблены, то любое резкое прикосновение к ним может нанести непоправимый ущерб. Так и быть, если вам от этого будет спокойнее, я позволю оплатить мою завтрашнюю тренировку. Но только наполовину. Большую сумму я не приму.

— Нет, вы знаете, этого будет мало, – художник явно начинал уставать, но позиций пока не сдавал, – Гриша, ты изгнан. Ты цинично атаковал этого порядочного человека и за это мы просим тебя уйти. Гриша, ты чуть было его не убил. А мы, между прочим, только ради него и готовили эту выставку, – Стасик от этих слов заметно смутился, – Гриша, ты должен уйти навсегда, иначе мы не сможем спокойно уснуть.

— А вот этого не надо, вот об этом я не просил. Мне будет достаточно от него простых извинений, но выгонять точно не надо. Тем более, он же здесь неспроста. Как я понял, его работы тоже будут на выставке и, быть может, для него это впервые. Так зачем же рушить чью-то мечту? Представляю, какую бессонную ночь он провел в преддверии этого великого дня, представляю, что рисовало его прекрасное, юношеское воображение. Я так и вижу, как он сегодня смущенно сидит возле своих картин или, допустим, фотографий, тщетно пытаясь сделать отрешенное лицо, но куда там – волнение выдает его с потрохами. Сердце просто клокочет в груди, и нашему другу все кажется, будто это слышит каждый, кто подходит к нему. Со временем ему удается взять себя в руки. Что ему теперь до всех этих скучных посетителей, разменявших третий, а то и четвертый десяток. Он уверенно отвечает на любые вопросы, и посетители, очарованные его профессиональным спокойствием, наверное думают, что для него это как минимум пятая выставка. Но все идет прахом, когда подходит она… – Стасик, как это с ним часто случалось, явно поймал вдохновение: паруса его мыслей стремительно и неотвратимо мчались черт знает куда, в некие сказочные дали, откуда, порой, уже нет возврата, – что мы можем о ней сказать? Примерно его ровесница, может, чуть ниже ростом. Черные, скорее всего крашенные волосы. Выражение лица не то что бы какое-то гордое, но вполне подходящее девушке, привыкшей ловить на себе взгляды противоположного пола. Натыкаясь на защиту из мнимого равнодушия, любой такой взгляд только отскакивает, словно стрела от каменной стены. Да, ее непросто заинтересовать. На ней короткая куртка из заменителя кожи с небольшими шипами на плечах, под курткой броская майка – длиннее обычных, почти что как платье. Может быть, она носит обычные кеды, а может и оригинальные туфли, заигрывающие с ее верхом. Про юбку или же брюки я ничего не сказал, но это вовсе не значит, что она заявилась прямо в трусах. Пусть будут черные джинсы в обтяжку – для ее стройных, но не костлявых ног будет самое то. Кажется, весь этот образ, прикрытый легким готическим флером, строится вокруг ее больших, темных глаз. За счет них, даже в розовом платье девушка будет ассоциироваться с привлекательной готикой. Впрочем, я еще не отметил самого главного, а именно ее сумочку. Здесь что-нибудь совсем необычное, такое, что точно врежется в память. К примеру, это кожаный клатч в виде эдакой древней магической книги, о чем говорит железная вставка на искусственно потертой обложке – какая-нибудь звезда или что-то вроде того. К слову, я даже не знаю, бывают ли вообще такие вот штуки – если среди вас есть дизайнеры, то можете взять на заметку. Под обложкой, понятное дело, вовсе не стопка ветхих страниц, но разные мелочи, которые девушки обычно таскают собой. В числе прочих и книга, теперь уже настоящая. Что это, Ницше? Только если не самое первое его произведение, оно же самое лучшее, но что-то из позднего, где сплошь одни афоризмы, наподобие «ненавижу тех, кто не умеет прощать» и прочих мудрых изречений. Нет, давайте будет Камю «Посторонний». Гриша не видит содержимого сумки эффектной девицы, но в данный момент чувствует он себя именно посторонним. Или, лучше, чужаком – так тоже можно перевести тот роман. Девушка останавливается возле его работ, и сознание нашего друга чуть ли не пулей выскакивает из бренного тела, чтобы пугливо вжаться в потолок. Там гораздо спокойнее, плюс оттуда хороший обзор, так что возвращаться обратно оно явно не спешит. Вдруг девушка спрашивает у нашего друга, его ли это картины, и сознанию Гриши приходится нехотя спуститься вниз. Голос у нее, между прочим, довольно приятный, именно женственный, вы сами его разве не слышите? Просто прислушайтесь к этому залу, не бойтесь – где-то здесь ходит особое эхо, шурша своим платьем, сотканным из чужих мыслей и снов. Пусть с запозданием, но Гриша что-то ей отвечает, а та, вместо того, чтобы уже отойти и перестать мучить беднягу, продолжает разглядывать творчество самородка. Гриша тем временем изучает трещинку на паркете. Его телефон предательски сел, но спасибо, есть эта трещинка, на которую так интересно смотреть, пока ему выносится приговор – кроме шуток, здесь вопрос жизни и смерти. Черт бы ее побрал, она снова о чем-то спрашивает! Мне и самому уже тяжело разобрать, ведь волнение Гриши перешло на меня… Так-так… О нет, она обратила внимание на картину с изображением персонажей его любимого сериала! Спокойно, нужно ответить, что он ссылался на художников прошлых столетий, писавших разные сцены из мифов. Впрочем, не обязательно, ведь – какая удача – этот сериал в любимых и у нее. С превеликим трудом выдавливая из себя каждое слово, он предлагает ей свое произведение в дар, а она вдруг возьми да спроси его имя. Такого поворота он никак не ожидал. Наш друг, понятное дело, научный атеист, пусть в науке он и не шибко силен, что, конечно, простительно гуманитарию, и все же, называя себя, он мысленно молится, он боится, как бы девушка не протянула ему свою руку – его ладонь сейчас мокрая, будто напененная губка, весь день пролежавшая в раковине, а еще он думает: «Ну почему, «Гриша», надо было сказать «Григорий», какой черт меня дернул…» Вдруг он понимает, что прослушал ее имя. Не успев одернуть себя, он переспрашивает, и что бы вы думали? Она улыбается! Она улыбнулась краями своих полных губ! Растаял весь северный полюс и южный тоже растаял, растаяли все ледники. Скоро затопит весь мир, но Грише нет до этого дела, поскольку девушка просит нарисовать ее портрет. Или, допустим, сфотографировать. Подумаешь, скажите вы, все девушки это любят – их хлебом не корми, дай им только задаром кому-нибудь попозировать. Но посмотрите, они гуляют сейчас по бульвару, и девушке так приято идти с настоящим художником – она ведь тоже из творческих, – а тому еще больше приятно идти рядом с девушкой… Постойте, мне сейчас показалось или она действительно целует его на прощание в щеку?!

— Да заткнись ты уже! Сколько можно! – вдруг возопил какой-то мужчина. Он вошел в галерею в самый разгар этих прений и поначалу пытался держаться в стороне, но его терпения хватило совсем ненадолго. Лично меня его выходка нисколько не удивила: я вполне ожидал, что он еще сыграет свою важную роль. Сама наружность мужчины готовила к такому повороту событий, а выглядел он как металлист или байкер образца середины нулевых – это притом, что ему было явно за сорок. Все в этом плане у него было на месте: и «косуха», и тяжелая обувь, и борода, и длинные, седоватые волосы; вплоть до банданы с черепами. В его лице художники получали отважного бойца, настоящего соперника Стасику; от немолодого байкера ощутимо исходил боевой дух, заполнявший зал галереи дурманящим перегаром.

— Да что вы его вообще слушаете? Что вы церемонитесь с этим подонком! Он над вами смеется, а вы только уши развесили! – продолжил мужчина свой спич. Театрально указывая Стасику на дверь, он хлестко добавил в конце: «Пошел вон!»

Тут и я не смолчал. Заполучив такого союзника, я, конечно, не удержался и нанес Стасику коварный удар исподтишка:

— Неужели вам самому охота позориться? Мы вам предоставили шанс уйти по-хорошему, сохраняя достоинство, вы же так и напрашиваетесь на то, чтобы вас выставили отсюда пинками под зад. Ну, ничего, это мы вам сейчас мигом устроим.

И переполнилась чаша. Стасику пришлось немного отдышаться после своего приступа визионерства, а затем он, весь красный, обратился ко мне:

— Кто меня выставит, ты что ли? – спросил он устало, – ты в армии хотя бы служил? Сколько раз отожмешься? Выставит он меня, нашелся герой. Меча, понимаешь, и магии. Лучше таким как ты, не появляться в моих родных краях.

Стасик угрожающе шагнул в мою сторону, но пожилой металлист смело заслонил меня своей широкой спиной. Он сказал, что его знает в этом городе каждый, но сам он родом из других мест, в которых лучше не появляться уже такому как Стасик. Это зарядило Стасика новой энергией:

— И тебе тогда тоже не советую соваться в мои родные края! – уверенно парировал почетный гость галереи.

Я заметил, что наш юный, быстроногий Гермес, наш курьер крадучись выходит из зала на улицу, и мне пришлось отправиться следом за ним, в надежде его задержать. По этой причине я не услышал, чем Стасик ответил на новую закрученную подачу престарелого байкера, которая звучала примерно так: «Уж мне-то везде будут рады, а вот такого как ты даже в родных краях презирают!» Стасик потом утверждал, что он якобы плюнул в мужчину вместо ответа, но, конечно, это не правда, такое я бы не пропустил.

— Я готов еще ждать не дольше минуты, — сказал мне на улице паренек, крепко прижимая к себе свою наплечную сумку, будто из опасений, что я могу неожиданно выхватить ее у него, и куда-нибудь убежать, унеся с собой документ, — если Станислав за эту минуту управится со своими поздравлениями, пожеланиями или зачем он сюда пришел, то хорошо. Но что-то я в этом сомневаюсь.

— Так давай же его поторопим, — предложил я. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>